А откуда сам Адриан Митрофанович узнал о языке эсперанто? Вот как он сам рассказывает об этом в автобиографической книге "Я учитель (Воспоминания)". - М., "Детская литература", 1980).
стр. 113 - 116:
Об Иннокентии Николаевиче СЕРЫШЕВЕ
Хочу вспомнить об одном оригинале, с которым мне пришлось познакомиться в Верхне-Жилинском. Оригинал был поп. Едва приехав в село, я увидел на заборах, наличниках, на берёзах и соснах, даже на церковной стене странные плакаты. Зелёные пятиконечные звёзды венчали их сверху, под ними был текст:
"Vivu Esperanto!"
Изучайте международный вспомогательный язык
эсперанто, самый лёгкий язык мира, дружбы и братства народов!"
- Кто это налепил? - спросил я у мужиков.
- Батюшка, отец Иннокентий. Ён этим шибко занимается.
Школа моя считалась министерской, но уроки закона божьего были обязательны. Явился поп на первый урок и отрекомендовался:
- Священник Иннокентий Серышев.
Передо мною стоял высокий стройный человек лет тридцати трёх с тонким, одухотворённым лицом и умными светлыми глазами. Был он коротко подстрижен, на шее - воротник из голландского полотна, на шёлковой рясе - хризолитовая звёздочка, на ней - те же буквы: "Esperanto". Я таких попов сроду не встречал. Окончив урок, он пригласил:
- Заходите вечерком... Потолкуем.
Дом его стоял позади церкви, был прост и чист. Проходя, я заметил кладовые, амбары, и, главное, баню по-белому. В гостиной возликовал: увидел пианино. Жил священник с женой и тёщей. Детей не было. Жена нисколько не походила на дебелую сельскую попадью. Весёлая, молодая, шутница, хохотунья, певунья, плясунья. Отец Иннокентий называл её Катюшей, она его - Кешей.
Разговорились легко, и я узнал, что поп окончил в юности реальное училище, потом окончил Томский политехнический институт. Образован был прекрасно, владел пятью или шестью языками, играл на фортепьяно, пел, запоем читал. Мне и до сих пор не понятно, с чего этот умнейший политехник перекинулся вдруг в попы.
Обширный его дом показался мне своеобразным музеем. На полках, на этажерках, в шкафах лежали у него археологические, ботанические, энтомологические минералогические коллекции. Библиотеку он тоже собрал богатейшую - энциклопедии, словари, справочники, сотни научных философских, художественных книг. И не увидел я ни молитвенников, ни "житий", ни религиозно-нравственных поучений.
Позже я узнал ещё об одной "прихоти" отца Иннокентия: он охотно давал на прочтение книги любознательным прихожанам. Этим воспользовался, конечно, и я. А в первое посещение обратил внимание на груды рукописей, лежавших на письменном столе хозяина дома, на картины, написанные акварелью и маслом, принадлежавшие его кисти. Потом показал он мне роскошные альбомы с цветными иллюстрациями, изображавшими природу, одежды, быт едва ли не всех стран земного шара, и пояснил:
- Всё это - дары эсперантистов.
- Держитесь! - засмеялась попадья Катюша. - Теперь сядет на своего конька.
Действительно, тут же мне пришлось выслушать лекцию о международном языке, об авторе его докторе Заменгофе, о том, что благодаря эсперанто народы наконец-то поймут друг друга, а значит, кончатся раздоры и наступит мир, братство, всеобщее благоденствие. Увы, если бы дело было только в языке! Но тогда странный священник увлёк меня, последним доводом была фундаментально изданная книга "Siberio" ("Сибирь"), на титульно листе которой значилось имя автора: Inocento Serisxev (Иннокентий Серышев). "Вот тебе и поп!" - подумал я.
Хорошо помню первую зиму в Верх-Жилинском. Я изучал эсперанто, довольно быстро осилил и мог, сидя в захолустном селе, переписываться с людьми, живущими по всей планете. Был даже принят в члены международной ассоциации эсперантистов, центр которой находился в Женеве. А где-то в Шанхае издавался журнал "Vocxo de popolo" ("Голос народа"), и я с нетерпением ждал свежих его номеров.
О чём же читали мы на языке эсперанто под вой сибирских буранов? О бездарном царском правительстве, ведущем Россию к краху, об оргиях, учинявшихся Григорием Распутиным, Вырубовой и прочими. По-русски я прочитал обо всём этом значительно позже. Как-то друзья прислали отцу Иннокентию ядрёную сатиру о царском дворе (она ходила в списках среди студенчества). Всё стихотворение мною позабыто, но строфу о Гришке Распутине помню:
Его пленительные позы
Вне этикетов, вне оков.
Смешался запах туберозы
с тяжёлым запахом портков.
Заливистый хохот матушки Кати звенел после декламации по всему дому. Батюшка же, как понял я, очень много работал, писал статьи в петербургский журнал "Трезвые всходы", издавал брошюры против пьянства, книги о кооперации, об изучении эсперанто - словом, был это труженик, трезвенник, одарённейший человек. И я нисколько не удивился, когда позже, сразу после Февральской революции, он сбросил рясу и начал работать секретарём Алтайского культурно-просветительного союза. Союз этот издавал учебники, книги и журнал "Сибирский рассвет", привлекший таких писателей, как Павел Низовой и А.С.Новиков-Прибой. Уезжая в Барнаул, Серышев сделал крестьянам драгоценный подарок - передал школе бОльшую часть своей библиотеки, о которой мне ещё придётся говорить.
Дальнейшая его судьба тоже странна. Началась гражданская война, надвинулась колчаковщина, а он, судя по всему, мало что понял. Во всяком случае, в самое неподходящее время отправился в Японию - за бумагой для культурно-просветительного союза. Ехал один, без жены, не думал, значит, остаться, [но] вышло так, что больше на родину не вернулся. Жизнь его изобиловала превратностями. От эсперантистов разных стран, с которыми я по-прежнему вёл переписку, время от времени узнавал о трудах этого человека, всегда неожиданных.
На эсперанто он выпустил, например, книгу "Страна самураев" - о своих скитаниях по Японии, а заодно о системе образования в этой стране. На английском, который тоже знал в совершенстве, издал капитальный альбом о деятелях русской культуры. Наряду с биографиями Сеченова, Мечникова, Павлова, Кони, Плевако, Сикорского, включил в него жизнеописания княгини Ольги, епископа Тихона Задонского, Святого Сергия и т.п. Многие сочинения И.Н.Серышева хранятся, как я узнал, в Ленинской библиотеке в Москве.
Самого же его больше не видел, следы потерял, думал, что давно его и на свете нет. Как вдруг - впрочем, не вдруг, а всё после того же полёта Германа Титова - получил авиаписьмо на языке эсперанто из Сиднея. От кого же? От Иннокентия Серышева! Сообщил мне, что только в Австралии соединился с женой, но потом скончалась Катюша, он один доживает свой век, родину помнит и меня не забыл.
Мы переписываемся и поныне (речь идёт о начале 1980 г. - НСт.). У Иннокентия Николаевича есть давняя привычка нумеровать все письма своим корреспондентам. Последнее письмо ко мне пометил номером 11 218. В нём пишет, между прочим, что в Русском институте Колумбийского университета лежит его автобиография в пяти томах... Чего там только нет! Он ведь объездил всю Европу, всю Азию, говорил речи в лондонском Гайд-парке, был рикшей в Пекине, уличным торговцем в Токио, обошёл с посохом всю Австралию. Пишет, что, конечно же, многое сказано у него о любимой Сибири, есть в рукописи глава и обо мне.
О, судьбы русские! Но не поразительны ли трудолюбие, жизнестойкость, энергия этого человека! Горько сознавать, что они потеряны для большой науки...