В письме В. Орлова рассказывается о трагической участи родственника педагога Н. Усова, ставшего жертвой репрессий 30-х годов из-за увлечения эсперанто. Это письмо случайно пришло почти одновременно со статьей Т. Аузерской, где описываются возможности, которые открываются перед теми, кто сейчас изучает эсперанто.
Репрессии середины 1930-х годов получили название «Большой террор» неслучайно. Они коснулись огромного числа людей. Обвинения при этом выдвигались по самым неожиданным поводам. Так, мой дядя Николай Павлович Усов (1900–1938) пострадал из-за своего увлечения эсперанто. Вот как это произошло.
С сентября 1935 года он работал учителем средней школы села Александровка в Киргизии (затем село Кировское Кировского района, а ныне райцентр Кара-Буурин Таласской области Киргизской Республики).
Николай Павлович увлекался эсперанто и вел на нем обширную переписку с зарубежными эсперантистами.
Летом 1937 года он приехал в Ленинград, где жили его родители. С ним вместе приехали молодые учителя из Киргизии. Николай Павлович очень хотел показать им достопримечательности города. В тот приезд он оставил у родителей свой дневник с записями, начиная с 18 сентября 1935 года и по 28 января 1936 года. Записи многое позволяют понять о нем как о человеке.
Приведу некоторые фрагменты из дневника:
«23.09. Сегодня получил из дому посылку со своими вещами, в которую были вложены пришедшие на мое имя письма заграничных эсперантистов. Как на учеников, так и на учителей впечатление они произвели огромнейшее. Некоторые учителя еще имели понятие об эсперанто, но не все, а ученики ничего не знают о нем.
— У вас кто за границей: родные или знакомые?
— Никого нет, просто нашел адреса и пишу.
— Как, где нашли адреса?
— В журнале, который выпускают эсперантисты. Всякий, кто желает переписываться, печатает там свой адрес. А я прочитаю адрес и пишу письмо, хоть самого человека ни разу в жизни не видел.
— А что такое эсперанто?
— Международный язык, общий для всех народов.
— И его все понимают?
— Конечно, но только те, кто изучил.
Учителя и студенты решили организовать кружок по изучению эсперанто.
19.01. Наши новоиспеченные эсперантистки уже начали получать письма из-за границы. Пришло несколько писем на ту учительницу, которая стала писать раньше всех, а затем уехала из Александровки. Сегодня первую открытку получила Уля — из Франции… Что тут было! Она готова была прыгать и плясать от радости. После уроков села писать ответ.
Это событие вдохновило других. Те, кто забросил занятия, снова взялись за учебники. Сегодня весь вечер я просидел с Асей, которая вначале быстро охладела, а теперь решила догнать подруг и за вечер разобрала 2,5 параграфа.
22.01. Вчера получил из Ленинграда свои альбомы и фотографии, полученные в прежние годы из-за границы.
Показал их Марусе, Уле и Тосе (последняя хоть уезжала от нас, но на днях вернулась). Они долго рассматривали их — и в результате первые две потребовали у меня еще новых адресов, а Тося тотчас села за учебник, чтобы наверстать упущенное. Пока мы с ней занимались, Маруся написала восемь открыток. Ушел я от них уже в первом часу ночи.
Сегодня еще кое-кому показал альбомы. После обеда застал такую картину: Маруся с Асей сидят за столом, заваленным тетрадными обложками, из которых Маруся вырезает конверты (в Александровке конвертов в продаже нет), а Ася, пришедшая ей помогать, пишет на конвертах адреса. Тося сидит в уголке, и перед ней учебник по эсперанто.
— С утра пишут да клеят, — сообщила Марусина мать (сегодня „Ленинский день“ и занятий в школе нет).
Ася стала меня просить дать и ей адреса, хотя она не сдала еще установленного минимума. У меня не хватило духу отказать, глядя на ее старание. Тосе пришлось сказать „нет“ — она прошла только два параграфа.
В общем, завтра из Александровки отправится гулять по свету десятка три, а то и больше международных писем!»
Зимой 1938 года письма и переводы денег родителям в Ленинград от Николая Павловича внезапно прекратились. На неоднократные запросы из Александровки никто не отвечал. Встревоженный отец, рискуя быть арестованным, как бывший флотский офицер и дворянин, обратился осенью в ленинградский НКВД с просьбой объяснить, что произошло с сыном. Там приняли вежливо и ответили, что сын арестован и приговорен к десяти годам заключения «без права переписки». Отец не знал тогда, что это означает расстрел. Павел Алексеевич Усов умер в 1940 году. Его жена Ирина Александровна, умершая в 1958 году, во времена хрущевской «оттепели» вновь обратилась с запросом о судьбе сына и получила ответ, что ее сын, Н. П. Усов, отбывая наказание в местах заключения, умер 2 августа 1943 года якобы от инфаркта миокарда. Впрочем, справку о смерти сына ей не дали.
Лишь в 1994 году по моему запросу через комиссию по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий пришло извещение из Государственного комитета по национальной безопасности Киргизской Республики, г. Бишкек, следующего содержания:
Ваш дядя — Усов Николай Павлович, 1900 года рождения, из дворян-помещиков, сын офицера морского флота, на момент ареста работавший учителем средней школы с. Кировское Кировского района Киргизской ССР, изучавший язык эсперанто и имевший поэтому переписку с представителями различных зарубежных государств (Германия, США, Канада, Франция, Япония, Англия, Голландия, Австрия, Швейцария и др.), был арестован Кировским РО НКВД Киргизской ССР 8 февраля 1938 года по необоснованному подозрению в шпионаже в пользу иного государства и контрреволюционной агитации среди населения против советской власти. Постановлением Народного Комиссара Внутренних Дел СССР и Прокурора СССР от 5 сентября 1938 года Усов Н. П., обвиняемый в преступлениях, предусмотренных статьями 58–6-10 УК РСФСР, был осужден по 1-ой категории (расстрел). Приговор был приведен в исполнение 4 октября 1938 года. Место захоронения неизвестно.
И далее: «Заключением зам. Военного прокурора Туркестанского Военного Округа от 28 сентября 1990 года Усов Николай Павлович полностью реабилитирован».
Вечная память тебе, дядя!
Кандидат сельскохозяйственных наук В. ОРЛОВ
„Наука и жизнь“ №1, 2005 год.